Und der euch dies Liedlein sang,
Tra la la la la la la,
Ward ein Landsknecht genannt,
Lerman vor Pavia.
Tra la la la la la la,
Ward ein Landsknecht genannt,
Lerman vor Pavia.
Сворачиваются шатры, запрягаются лошади, пропадает шумный лагерь у подножия Альп. Ландскнехты идут дальше, получив свои несколько дней отдыха и развлечений. В определенный момент все готово - и звучит барабанная дробь. Белая Голова несколько рисуется без наставника, но сигнал звучит четко, и вот трогается вперед первая телега, а впереди нее - полощется знамя, неустанно летящий орел. Солдаты уходят.
Рядом со знаменосцем шагает неутомимый Рыжий Ганс с неразлучным топором на плече, он слушает веселое бахвальство Рейнхарда и изредка усмехается. Шагают по бокам телег Игель Ийихштернберг, поправляющий на поясе вереваку, и Норберт Шаттенгейст, дожевывающий на ходу пирожок; Отто Мутерфляйхен, то и дело оборачивающийся на телегу, где его жена Люцифера что-то выговаривает строптивой Агнес, и капитан Скулле, довольный тем, что наконец-то вернулась жена. Идет и отец Доминик, о чем-то думая - но кто может сказать, о чем?
По традиции на одной из телег болтает ножками Грета, гадающая, где отыщет ее брат уехавшего за фуражом Штефана - по дороге с фуражом, или в каком-нибудь трактире без оного? Жену Штефана, Эльфи, такие вопросы ничуть не занимают, она хитро поглядывает по сторонам, словно знает что-то, чего не знают другие. Вот раздается голос Марты-Катарины, подгоняющей опять что-то забывшую на стоянке Берту. Впрочем, обоз двигается тихо, и девушка без труда догоняет своих, получая свою долю шуточек от скорых на язык подруг. Смеется Лини, успевшая что-то подкопить в городе и везущая отрез ткани на новую куртку, улыбается Илма, хранящая сон и покой спящего на телеге Дитриха, хихикает Шарлотта, то снимая - полюбоваться - то надевая - покрасоваться - новый чепчик, белый, как снег на вершинах Альп.
Во всеобщей привычной суматохе отъезда только два человека неестественно задумчивы.
Сидит рядом с Гретой девушка-статуэтка, Рита, догнавшая обоз в городе и надеявшаяся найти там Великого Удо, который, в своей привычке обещать девушкам златые горы, не думал, что одна из них может поверить настолько, что придет за обещанным. Рита крутит на пальце серебряное колечко, о чем-то думает и молчит.
Молчит, как ни странно, и шагающий где-то в середине обоза Катцзен. Он удивительно тих, не любезничает с девушками, не пытается спорить с Валенштайном, он просто идет, держась за свой неразлучный цвейхандер, как за последнюю надежную опору в этой жизни, в которой за последние дни все перевернулось с ног на голову. Правая рука солдата перебинтована, но это не самая сильная боль, что сейчас его гнетет - впрочем, Катцзен знает способ избавиться и от одной боли, и от другой. Он ждет битвы, в которой все остальное уходит за грань сознания, и в которой он сможет обрести покой - временный или вечный.
Ландскнехты уходят. Дорожная пыль, прибитая недавним дождиком, хранит их следы. Пропадает из виду гордый орел на желтом фоне, жизнь снова вливается в привычное русло. Спокойно, тихо. И странно грустно без дроби барабана рано утром, без криков и хохота, без звона клинков.
Прощайте - а может, и до встречи, - солдаты Фатерлянда. Мы обещаем вас помнить.
Я обещаю, Катцзен.
А за окном темно, смотрит в форточку ночь:
"И с какой же радости парень напился?.."
А ему, бедняге, уж ничем не помочь -
Он устал быть тем, кем сегодня родился.
Он забыл, как люди включают на кухне газ,
И чужую боль заглушил цитрамоном,
Он глядит на стены и видит родной Прованс,
Где когда-то он звался графом Раймоном...
(Канцлер Ги)
"И с какой же радости парень напился?.."
А ему, бедняге, уж ничем не помочь -
Он устал быть тем, кем сегодня родился.
Он забыл, как люди включают на кухне газ,
И чужую боль заглушил цитрамоном,
Он глядит на стены и видит родной Прованс,
Где когда-то он звался графом Раймоном...
(Канцлер Ги)